О воображаемых собеседниках, тех кого мы читаем слушаем, о ком думаем в первую очередь: Борис Гройс

Рет қаралды 673

4 ай бұрын

У многих из нас есть короткий (или длинный) список интеллектуалов, которым мы склонны доверять и иногда считать эталонными. Они лучше и точнее других формулируют мысли, близкие тому, что мы хотели бы выразить сами на том или ином жизненном этапе. Или, что еще более ценно, позицию нашего тела в общественном пространстве.
С изменением эпохи или этапа (а сегодня это происходит быстрее, чем раньше) список может корректироваться или видоизменяться вплоть до полной ревизии и смены персоналий. Иногда это просто легитимация собственных сомнений, цитат, подтверждающая нашу неуверенность или поиск равновесия. Но я хочу кратко рассказать о тех, кто мне наиболее близок сегодня по причине их в разной степени точной рифмы моим собственным ожиданиям и поискам интеллектуальной устойчивости.
Понятно, список тех, за кем я более-менее внимательно слежу, длиннее: мы собираем себя из сложной и дробной системы отражений, но расскажу я о пяти, разнокалиберных и в разное время ставших для меня важных публичных интеллектуалов. Это Борис Гройс, Андрей Зорин, Юрий Слезкин, Нина Хрущева, Григорий Юдин. И попытаюсь объяснить, что и почему магнитом сходства притягивает ту или иную подробность в процессе позиционирования.
С Борей Гройсом, моим наиболее давним внутренним, подчас реальным, порой невидимым или воображаемым собеседником (для тех, кто помнит, это контаминация из названий романа О. Савича и интеллектуальной биографии Мориса Бидана о Морисе Бланшо), мы были знакомы еще до его эмиграции в 1981, а перед этим тоже эмиграции из Ленинграда, где он был одним за самых важных членов редколлегии самиздатского журнала «37» и в том числе теоретиком «московского концептуализма». Те, кто в курсе, обычно упоминают, что Гройс сделал самую впечатляющую академическую карьеру среди русских эмигрантов всех поколений, он не только стал ректором Венской академии художеств, профессором многих прославленных университетов, но и одним из ведущих западных философов нашей эпохи.
Но к моей системе поиска совпадений или внутренней легитимации это не имеет прямого отношения, что подтвердят последующие фигуры из моего списка, совсем не такие известные, так что речь просто об одной из персоналий облака моих конфидентов. Понятно, что Гройс, о котором я неоднократно писал и цитировал, это такой аккордеон с безразмерными мехами, каждый раздвигает и растягивает их именно в том месте, которое сейчас наиболее потребно. Я же сделаю акцент на двух его интервью, датированных эпохой российской войны против Украины, ибо это один из наиболее сложных для поиска адекватного отношения процессов истории. Оба интервью не вполне свежие, одно конца 2022 года, второе середины прошлого 2023. Я не буду их пересказывать или даже анализировать, просто зафиксирую важные моменты, хотя и отмечу то, как Гройс принципиально уходит из объятий злободневности. То есть избегает языка публицистики, как бы ни старались интервьюеры затолкать его в эту волчью яму. Но именно этот постоянный уход от спазм банальности, с которым ему идут навстречу, и есть, возможно, самый главный урок.
Вот интервьюер пытается затолкать его в рукав банального утверждения о потери российским обществом после начала войны с Украиной последних остатков свободы, на что Гройс возражает, что потеря свободы состоялась на самом деле уже в начале 1990-х вместе с заменой самого советского строя на подобие капиталистического. Потому что идея увеличения свободы при капитализме - ложная, ибо «с ростом капитализма люди начинают бояться за свои деньги. И если ты не следуешь общему фарватеру, ты деньги безусловно потеряешь, без вариантов». И в современной России «связь между благосостоянием и движением в фарватере является центральным приводным ремнем для функционирования общества». И способом управления им.
Столь же отчетлив он в попытках найти рифму между путинской войной: реальной - против Украины и символической - против Запада, и процедурой последовательной изоляции России от Европы и Америки. Вспоминая о тех 1990-х, Гройс утверждает, что потребность в изоляции была частью комплекса неполноценности, характерного даже для наиболее рафинированных российских интеллектуалов из российской прогрессивной тусовки, многие из которых, уязвленные тем, что их успех в России не конвертируется в западное признание часто говорили: «Что нам это западное искусство? У нас свой контекст». То есть уже тогда весьма важным приемом была оборонительная позиция в отношении Запада. Запад был для них, как впоследствии сформулировал тот же Путин, «колониальной силой, которая навязывает свои критерии и систему оценок». И отчетливый защитный механизм возник сразу, и Путин здесь как бы попутчик или парус, подставивший себя под ветер в попутном направлении. А это значит, что изоляционистские настроения будут только усиливаться, и к политике они имеют опосредованное отношение: культурное и социокультурное важнее.
Читать далее mberg.net/o_voobrazaemyh_sobes...